Тихая ночь: нет ни криков, ни стонов. Нет нарушений порядка, облав, суматошных сборов или атаки разъяренных хищников. Не сбегают из вольеров недовольные обращением фороракосы, не высовываются из-за дверей и окон носы любопытных сильвов. Даже дети мирно спят в своих кроватках, убаюканные ночными трелями птиц, да редкими завываниями ветра. В небе только-только начинает свой месячный путь луна – её маленький огрызок еще не дает много света и вечно прячется за толстые неуклюжие тучи. Деревья раскачиваются в такт своим мыслям и натужно поскрипывают, закрывая листвой то скромное небесное светило, то облачную пелену. Поселение во тьме, и лишь редкие факелы освещают путь по навесным платформам, однако и они не всегда могут пробить своим светом тягучую ночную мглу.
Редко в лесу бывает столь прекрасная пора для мистического и эффектного убийства.
С улицы послышался глухой стук, и дверь, словно дряхлый свидетель пришествия богов, чудом сохранившийся до наших дней, со скрипом распахнулась. Дом натужно охнул, как это умеют делать только старые, но прочные дома и отозвался своей половицей на явное вторжение, однако хозяин дома не спешил выпроваживать посетителя. Вместо этого он кивнул, а вошедший коротко доложил о цели визита. Дождавшись ответа и натоптав в прихожей кучку пыли, гость вышел на улицу, а хозяин, оставшись наедине, медленно осел на кровать.
Вурст? Предатель! Столько лет мы были в одном отряде! Сколько лет боролись рука об руку! И…всё кончено? Он ушел с пути веры?
Сердце учащенно забилось, то пропуская удары, не веря в предательство, в ложь, ища причины, оправдания, уговаривая разум повременить, то сильнее закипая от ненависти к тому, кто был рядом все эти годы, кто улыбался в лицо и насмехался за спиной, кто лицемерил в минуты смертельной опасности и предлагал руку помощи, чтобы вогнать в неё кинжал.
Чтобы убить то дорогое и беззащитное, что мы называем верой…
Каредад замер, переживая вновь и вновь момент, когда черная полоса новостей пришла к нему в дом, когда пару часов назад его предупредили о собрании заговорщиков, когда ночной гость подтвердил личность отступника, осознавая свою роль в ночном представлении, что должно будет скоро разыграться, и понимая, что оно необходимо. Было тяжело признать, что кто-то “свой” заслуживает смерти, тем более такой пугающей и жестокой, но…
Я не могу допустить того, чтобы кто-то извращал заветы Руно. Я не позволю лжецу ходить по священному лесу!
Резко поднявшись, храмовник пересек небольшой домик и вышел на улицу, где вдохнул свежего ночного воздуха и, обернувшись на цель своего похода, заметил в тени силуэт.
Улыбнувшись Адальго, он прошел мимо, словно никого и не было поблизости, словно никто не приходил к нему домой и уж тем более не последует за ним навестить командира Герид. Словно это был простой дружеский визит храмовника к предводителю своего отряда.
Больше не могло быть никаких сомнений. Бешеного форорака убирают из вольера тихо, чтобы не встревожить птиц, но быстро, пока он не заразил остальных. Точно так же убирают тех, кто отвернулся от храма. И жалеть их было нельзя – такие сильвы хуже хабитов.
Они знают священное знание, они растут с ним, но отказываются его принимать, в то время как хабиты – просто необразованные еретики, не знающие правды, но цепляющиеся за свои старые сказки.
По крайней мере так считал Каредад и так он думал, пересекая город.
Дом приближался – крепкое плетеное здание, недавно сменившее крышу, но так и оставшееся стоять без единого источника света снаружи. Ступать в темноте, не видя собственных ног, было неприятно, но применить даже небольшую вспышку огня сильв не мог, не спугнув жертву. Приходилось всматриваться, до боли напрягая глаза, то и дело поглядывая на окна Вурста. Командир еще наверняка не спал и мог выглянуть, заметить в тени ждущего своего часа Адальго, и, если бы поднялся шум, то храмовники спровоцировали бы всех сильвов округи против себя и жрецов.
Оставалось около пяти шагов, и предлог, который позволит войти к дом, не вызвав подозрений, уже был сформулирован. Рука потянулась к двери и осторожно, но уверенно постучала, пытаясь стуком показать, что пришедший не желает ничего плохого.
-Хей, Вурст! Это Каредад.
За дверью послышалась возня, потом низкий голос ответил что-то, вроде “сейчас, погоди” и, через минуту дверь услужливо открылась, предоставив взгляду храмовника высокого полного мужчину в расцвете лет, растянувшего рот в широчайшей улыбке, едва заметной в густой бороде. Дружелюбие Каредада, выглядевшее на фоне этого парада зубов жалкой пародией, всё же казалось более искренним, а потому командир отошел в сторону, не заподозрив ничего необычного, и пригласил его войти.
-Я сейчас дособирал сумки и вспомнил, что наши воины не успели с вечера собрать вяленое мясо со склада. Боюсь, нам не выйти утром в поход, и придется пропустить Ризаль вперед. – растерянно развел сильв руками, не зная, что и сделать в такой ситуации и прося совета у умудренного командира.
-Ничего страшного, я встану раньше и подгоню забывших. Кто там не явился?
Каредад назвал имена и вместе с Вурстом принялся на чем свет стоит клясть разгильдяев, готовых сорвать выступление отряда. После этого он перевел тему на состояние фороракосов, а вскоре предложил окончательно записать маршрут отряда, чтобы отнести его жрецам едва рассветет. Время шло, храмовник и командир склонились над картой, но только один из них еще не ведал, что больше никогда её не увидит.

Отредактировано Каредад (05.06.2014 17:43:23)